приглашает Сергей Ходнев
Комически-свирепый дядька в феске, устрашающие усы, в одной руке ятаган, в другой — чубук. Наверное, какая-то такая ретрокартинка в духе не то табачной рекламы XIX века, не то старинного лубка должна рисоваться при словах «блистательная Порта» — даже и в учебниках истории уже мало кто таким трогательно-архаичным образом называет Турцию. Точнее говоря, Османскую империю. Если совсем точно, высшую администрацию этой империи, около шести сотен лет просуществовавшей на карте мира: и в наивных средневековых «начертаниях круга земного», поскольку возникла она в начале XIV века, и в безупречных топографически атласах авиационной уже эпохи, потому что конец империи пришел только в 1923-м.
Выставка «Искусство блистательной Порты» — это во многом выставка про международные отношения и про дипломатию, а так вышло, что именно благодаря дипломатии само словосочетание «блистательная Порта» и вошло в европейский обиход. У дипломатии ведь есть кое-какие привычки, не слишком логичные, но чрезвычайно стойкие. Скажем, двор английской королевы официально зовется Сент-Джеймским двором, потому что главной королевской резиденцией по старинке считается Сент-Джеймский дворец, хотя монархи уж давным-давно в нем не селятся. Что-то в этом духе случилось и с Портой. Есть в комплексе султанского дворца такие Высокие ворота (Баб-и-Али по-турецки), возле которых было заведено принимать европейских послов. Постепенно французские дипломаты стали «высокими воротами» называть само султанское правительство. Ну а их коллеги из других стран во французском словосочетании sublime porte прилагательное стали переводить, а существительное почему-то нет, породив на манер подпоручика Киже эту загадочную Порту — «великолепную», «блистательную» или просто «высокую».
Вещи, показываемые на выставке, хранятся в России уже давно, поскольку и контакты между московским царством и царством оттоманским начались не два и не три столетия назад. Хотя называть Порту Портой русские стали только после Петра, в XVIII веке. В скобках замечу, что в смысле общения культур это был, несмотря на далеко не мирные взаимоотношения сторон, не век, а какой-то сплошной медовый месяц доверия: европейцы упоенно баловались турецким кофе, «турецкими» литературными сюжетами и «турецкой» музыкой (вспомним хоть Моцарта, его «Похищение из сераля» или «Турецкое рондо»); Турция вестернизировалась — не слишком, а слегка, стамбульская знать, по крайней мере, строила по берегам Босфора французистые виллы в стиле рококо. Но в случае кремлевской выставки речь не про это столетие, а про XVI и XVII века, про те времена, когда Стамбул русские упорно продолжали звать Царьградом, а тамошнего правителя называли «салтан» или попросту «царь турской».
А до конца XVII века ситуация была такова, что у европейцев ничего, кроме животного (и небезосновательного) ужаса, турки, как правило, не вызывали. Русским же турки в XVI веке казались далековаты для таких эмоций; это потом, с присоединением украинских земель, оказалось, что они вообще-то соседи — и соседи преопасные, но не то чтобы оррер, оррер, оррер (потому что до поры до времени эти соседи были больше заняты на других фронтах). Однако если есть хоть какой конфликт, значит, будут и переговоры, а с ними и обмен драгоценными дарами — без этого демонстративного соревнования в щедрости дипломатия тогда практически не мыслилась. Так в XVII веке в Москве и оказалась часть тех сокровищ, которые теперь выставляются в Одностолпной палате: всевозможная галантерея, действительно по-султански роскошная, драгоценные ткани, «представительская» конская упряжь и, разумеется, оружие. Понятно, что при таких военных успехах оружейники у этого государства должны быть не промах. Но помимо смертоносности эти колющие, режущие, рубящие и бьющие предметы еще и украшались от всей щедрой восточной души.
Впрочем, не только благодаря правоверным дипломатам «салтана» такие вещи оказывались в казне московского царя. Были среди турецких подданных люди, контактировавшие с русскими властями во много раз чаще и интенсивнее, нежели официальная Порта: православные греки из разных уголков империи — от Египта до Молдавии, хотя стамбульских обывателей среди них попадалось все-таки больше. Это было, во-первых, духовенство, славшее на Русь бесконечные просьбы о финансовом вспомоществовании, а также непрерывной вереницей приезжавшее за милостыней лично. А во-вторых, купцы, не стеснявшиеся в иных случаях присоединяться к свите того или иного духовного лица под видом его родственников в расчете на то, что и им перепадет толика от неимоверных царских щедрот. Не у всех на уме были только материалистические виды, многие «гречане» вдобавок обеспечивали московское правительство политической информацией, причем делали это не за страх, а за совесть. Они грезили о том, как царь, взвесив их сведения, двинется на Турцию войной, а там уж недалеко и до креста над Святой Софией. В любом случае драгоценности все той же османской работы пустить в ход было нелишне — что-то царь опять-таки получал в подарок, а что-то московский двор вполне охотно покупал.
Наконец, какие-то предметы стамбульские мастера изготавливали специально по царскому заказу, и иногда это были вещи далеко не рядового значения, такие, например, как скипетр и держава царя Алексея Михайловича. В Москве полагали, что получают в результате произведения ровно такого же искусства, какое служило византийским императорам. Византийского в этих вещах, конечно, негусто, но их сказочная пышность, блеск лалов и яхонтов, экзотическая нарядность отделки, видимо, действительно соответствовали допетровским представлениям о том, каким искусством должна окружать себя власть.
Одностолпная палата Кремля, с 17 декабря по 15 марта 2009 года
