В Петербурге в Государственном Эрмитаже открылась выставка великого скульптора Альберто Джакометти (1901-1966), перевернувшего все представления о фигуративной пластике. О выставке — МИХАИЛ Ъ-ТРОФИМЕНКОВ.
В Двенадцатиколонный зал поместилось, казалось бы, совсем ничего из огромного наследия труженика, почти сорок лет прожившего в мастерской-пещере на Монпарнасе. Перфекциониста, постоянно страшившегося, что у него ничего не получается: друзья и мама отбирали у него работы, опасаясь, что в процессе совершенствования состоявшийся шедевр просто исчезнет.
27 скульптур, три десятка гравюр и картин — но весь путь Джакометти как на ладони. Скупо и добросовестно обозначены эксперименты тех лет, когда Джакометти еще не стал самим собой. Ученический постимпрессионизм: влияние отца, швейцарского художника. Кубизм. Плоские, абстрактные скульптуры: в 1929 году они в одночасье прославили скульптора, ввели в высший свет авангарда. Андре Бретон принял его в группу сюрреалистов: ему катастрофически не хватало своего скульптора. Меценат виконт де Ноай заказал скульптуру для сада, поэт-коммунист Луи Арагон — антиимпериалистические рисунки. Поэт Мишель Лейрис написал эссе — первое в длинном ряду текстов о Джакометти, которые напишут Жан Жене, Жан-Поль Сартр, Морис Мерло-Понти.
А дальше случилось нечто мистическое. В 1935 году Бретон отлучил Джакометти от сюрреализма, впрочем, он так обошелся почти со всеми соратниками. На 12 лет скульптор исчез, не выставлялся, замкнулся в мастерской. В 1948 году на выставке в Нью-Йорке предстал новый скульптор, ваявший людей и животных так, как никто еще не ваял. Шедевр за шедевром: главные из них выставлены в Эрмитаже.
Фигуры Джакометти живут на грани исчезновения, растворения в воздухе, рассыпания в прах. Сначала они становились почти микроскопическими. Скульптор уверял, что передавал образ внезапно появившегося вдали знакомого, которого толком не разглядеть,— но мало ли что говорят художники. Создав знаменитую «Собаку» (1951), он расскажет, что, возвращаясь ночью домой, ощутил себя собакой и увидел улицу ее глазами, снизу вверх. Кажется, он был наделен отличным чувством юмора.
«Собака» и «Человек, пересекающий площадь» (1949) — «визитная карточка» Джакометти. Словно отлитые в бронзу тени, упавшие на землю под косыми лучами летнего солнца. Истончившиеся до бесплотности. Вытянувшиеся до предела. Иногда, словно чтобы не оторваться от земли, они опираются на циклопические ступни. Чаще — почти преодолели земное тяготение. Элегантные призраки, загадочные, хранящие при всей экстравагантности память о классической пластике.
Джакометти и повезло и не повезло с интерпретаторами. Сартр объявил его экзистенциалистом. Последователи договорились до того, что в его работах «узнало себя поколение, травмированное бесчеловечностью нацизма и ужасами Второй мировой войны». Собаки, что ли, и кошки, которых ваял Джакометти, пережили Освенцим? На самом деле Сартр в книге «Слова» раздул до символа эпизод 1938 года: Джакометти попал под автомобиль и остался навсегда хромым. По Сартру, «его привело в восторг, что миропорядок внезапно обнажил перед ним свою угрожающую сущность, что он, Джакометти, уловил цепенящий взор стихийного бедствия, устремленный на огни города, на людей, на его собственное тело, распростертое в грязи». Прочитав это, Джакометти перестал разговаривать со своим другом Сартром.
Впрочем, другая экзистенциальная травма действительно лежит в основе его творчества, если он ее, конечно, не выдумал. В 1921 году внезапно умер голландец-библиотекарь, спутник по поездке в Альпы. В эссе «Сфинкс и смерть Т.» (1946) скульптор описал ужас, испытанный, когда живое тело превратилось на его глазах в вещь, в скульптуру. Джакометти понял, что работа скульптора сродни работе смерти. Что мертвое гораздо тяжелее живого: идущий человек почти бесплотен. И истончение людей, таким образом, не метафора их обреченности, а, напротив, утверждение жизни вопреки всему. И еще: тогда же он понял, что взгляд — именно то, что отличает живого человека от мертвеца. «Я не рисую глаз, я ваяю взгляд». Поэтому в его живописи и графике напряженный взгляд, порой почти пронзающий зрителя,— главное в его моделях: брате Диего, юной жене Аннете, проститутке Каролине.
Да, Джакометти ощущал хрупкость бытия, поэтому так и не завел собственного дома, жил в мастерской, а когда там становилось холодно и сыро — в отелях, питался в кафе. Но никогда не нагружал свои работы предопределенными смыслами, он вел диалог с глиной и бронзой, прислушивался к ним, чувствовал их внутреннюю жизнь, что, наверное, как раз и есть отличительная черта гения.
